Когда возник план церковного переворота, питерцы и примкнувший к ним С.Калиновский оказались перед трудно преодолимым препятствием: не было ни одного епископа, который согласился бы их возглавить. Правда, заядлым обновленцем был издавна епископ Антонин Грановский, но, как мы видели, он до самого последнего времени не давал окончательного согласия на сотрудничество с живоцерковниками. Кроме того, этот человек, независимый, смелый, обладающий темпераментом бунтаря, всегда возбуждал в живоцерковниках чувство, близкое к страху, «никогда нельзя было знать, что он выкинет» (выражался А.И.Введенский). Тут-то и всплыло неожиданно имя захолустного епископа, случайно проживавшего в то время в Москве. Епископ Леонид был удобен для живоцерковников и еще в одном отношении: имя Антонина, «смутьяна» и бунтаря, было слишком одиозным, оно могло сразу насторожить патриарха; имя же решительно ничем не замечательного епископа Леонида придавало всей живоцерковной затее в глазах патриарха сравнительно безобидный характер. Так или иначе теперь епископ Леонид был единственным человеком, который придавал совершившемуся перевороту видимость законности.
А.И.Введенский (от петроградской группы) и С.Калиновский (от имени московского «прогрессивного» духовенства) почтительно приветствовали в его лице главу нового церковного управления. Затем началось «распределение портфелей». А.И.Введенский и В.Д.Красницкий (все еще не вернувшийся из Ярославля) были назначены заместителями председателя, С.Калиновский и Е. Белков были назначены членами Высшего церковного управления. В.Н.Львов дал понять, что он мог бы оказать очень ценное содействие новому Управлению, так как имеет опыт в церковной реформации. Намек, однако, «не поняли» и в состав Управления В.Н.Львова не включили. А.И.Введенский сообщил, что на другой день патриарх должен быть переведен в Донской монастырь и новое Управление начнет функционировать в Троицком подворье. Тут же было решено, что тотчас после водворения в подворье Управление поведет переговоры с епископом Антонином о совместной работе, не включая его, однако, в свой состав. Так окончилось 18 мая 1922 года — первый день раскола Русской Церкви.
Второй день раскола ознаменовался также рядом событий: рано утром из Ярославля явился страшно недовольный тем, что действовали без него, В.Д.Красницкий. Он тут же предложил включить в состав Высшего Церковного Управления прот. Поликарпова, которого он считал своим сторонником. Это предложение было принято.
В ночь на 19 мая из Троицкого подворья был вывезен Святейший патриарх Тихон. Перевезенный в Донской монастырь, патриарх был заключен под строжайшей охраной, в полной изоляции от внешнего мира, в небольшой квартирке над монастырскими воротами, в которой раньше жили архиереи, находившиеся на покое. Только один раз в день, в 12 часов, заключенный патриарх выходил на балкон; каждый раз при этом он видел вдали группы людей, склоняющих головы при его появлении; им он издали посылал благословение. В таких условиях предстояло ему пробыть ровно год.
Днем 19 мая члены Высшего церковного управления, или, как его начали сокращенно называть, ВЦУ, переехали в Троицкое подворье. Здесь их ждал сюрприз: в розовой гостиной — в той самой, в которой их принимал накануне патриарх, их встретил Антонин Грановский, который безапелляционно заявил, что он решил возглавить новое Высшее церковное управление, открыл первое заседание и сразу начал всем распоряжаться, ведя себя так, точно он находился в завоеванной стране. Инициаторы церковного переворота не решились возражать, а А.И.Введенский даже выразил по этому поводу свою радость. Так начал функционировать новый высший орган Русской Церкви. Не приходится долго говорить о том, что этот орган не имел никаких канонических оснований для своего возникновения. Резолюция патриарха, на которую любили ссылаться обновленческие канонисты, уполномочивала троих священников (Введенского, Белкова и Калиновского) лишь принять канцелярию для передачи ее заместителю патриарха митрополиту Агафангелу. Что касается епископа Леонида, то он был уполномочен только управлять одной Московской епархией до прибытия в Москву епископа Иннокентия, правда, митрополит Агафангел в Москву, как мы увидим, не прибыл; однако живоцерковники даже не подождали возвращения из Ярославля Красницкого — и тут же сформировали свое ВЦУ. Впрочем, идеологи «Живой Церкви» обычно не очень настаивали на ее каноничности — в то время в ходу был термин: «церковная революция». Бывают в истории церкви, говорили живоцерковники, такие моменты, когда канонические нормы неприменимы. Сама грандиозность задачи — обновление церкви вполне искупает все канонические погрешности. Во всем этом идеологи «Живой Церкви», безусловно, были правы. Беда, однако, в том, что, как увидим ниже, ВЦУ с первых же дней своей деятельности стало проводить глубоко ошибочную, идейно порочную линию.
В первые же дни после сформирования ВЦУ перед деятелями раскола встала трудная задача: надо было разъяснить рядовому духовенству и верующему народу смысл совершившегося переворота. 23 мая состоялась первая встреча членов ВЦУ с московским духовенством: в этот день состоялось собрание духовенства Хамовнического района. Введенский и Красницкий, выступившие с докладом, были встречены обструкцией; духовенство этого района категорически отказалось поддерживать ВЦУ. Примерно такая же картина наблюдалась и в других районах. Представители питерской группы несколько раз совершали литургию в московских храмах, однако всякий раз, как только кто-либо из них начинал говорить проповедь, слова проповедника перекрывались протестами верующих — каждое подобное богослужение превращалось в скандал; милиция являлась постоянным гостем на этих служениях. Не лучше обстояло дело и на диспутах. Обновленческих ораторов прерывали криками, осыпали ругательствами, бомбардировали оскорбительными записками.
О той атмосфере, которая господствовала тогда на диспутах, дают довольно верное представление два объективных наблюдателя: толстовец Ив. Трегубов, сотрудничавший тогда в «Известиях», и писательница О.Форш.
«— Правительство, объявляемое вами безбожным, — говорил Антонин 10 июня 1922 года в Московской консерватории, — предоставляет нам полную свободу как во внутренней, так и во внешней организации. Оно требует от нас только того, чтобы мы не враждовали против него. Если же Троицкое подворье до сих пор страдало, зажималось в тиски, то только потому, что оно было явно оппозиционно по отношению к советской власти… Широкие массы верующих, воспитанные на старых основах царизма, жалуются на власть, что она прижимиста, но почему? Потому что вы ершитесь против нее. И я уверен, что если бы Врангель пришел к нам, то духовенство с хоругвями вышло к нему навстречу.
— Верно! — кричат одни.
— Неверно! — кричат другие. Поднимается сильный шум.
— Вы не хотите сознаться, — говорит Антонин. — …Особенно много неприятного нам пришлось выслушать о расстреле пяти человек из одиннадцати, приговоренных к расстрелу, и главным виновником сочли меня. Нет, друзья, виноват в расстреле не я, а вы (крики: «Вы»). И доказательство этому следующее: я ставлю себе в заслугу, что я спас по крайней мере шесть человек (громкие аплодисменты). Когда был произнесен приговор, я имел беседу с властями и ходатайствовал о помиловании и смягчении участи осужденных. Мне сказали, что помиловать всех нельзя, и спросили, за кого я ходатайствую. Я ответил, что мне все одинаково дороги и я прошу всех их помиловать. После того здесь, в этом зале, были два диспута. Вы не стеснялись высказывать антисоветские настроения и этим отяготили судьбу осужденных…
В заключительном слове Антонин огласил следующую, полученную им записку: «Лжеепископ Антонин, мерзавец и убийца. Идти против большевиков — это признать Христа и Ему служить». При личном свидании со мной Антонин передал мне и другие записки. Большинство из них ругательные. Но есть и сочувственные». (Известия, 1922, 11 июня, № 128, с. З. Трегубое. Задачи новой церкви.)